«Счастья и мира вам, жители Золотого Ставрополя!»

Вот уже девять лет, как Вадима Сергеевича нет с нами, но память о мастере слова живет не только в его книгах. Друзья, близкие, коллеги вспоминают о нем, как о творческой личности, эрудированном собеседнике, неравнодушном человеке. Он был настоящим патриотом нашего города, и не только любил и всей душой переживал за его настоящее и будущее, но и со светлым чувством вспоминал пережитые здесь прекрасные годы. Публикации Вадима Чернова нередко выходили на страницах «Вечернего Ставрополя». Эссе Вадима Чернова «Золотой Ставрополь» было написано им в 2007 году по просьбе редакции «Вечерки» и стало своеобразным признанием в любви дорогому сердцу городу.

Я родился более семидесяти лет тому назад с одной странностью, которую у других людей не замечал. У меня сильно развито цветовое ощущение времени, все дни моей жизни как-то окрашены. Так случилось, что большая часть моей жизни прошла в Ставрополе, а раннее детство на родине отца, в Пржевальске, который недавно отделившиеся от нас киргизы переименовали в Караколь, что в переводе на русский означает Черная Пасть. Этот город расположен на входе в ущелье, из которого вырывается горная река и впадает в Иссык-Куль, в залив имени Пржевальского. Огромное озеро на высоте двух километров окружают со всех четырех сторон хребты Ала-Тоо, иначе – Золотые горы. Казалось, что я должен бы воспринимать именно Пржевальск в золотистом цвете, но нет. Он для меня голубой. А вот Ставрополь – золотой! Это цвет радости, изобилия, спеющих пшеничных полей, подсолнухов, зреющей кукурузы и, вообще, полноты жизни. Хотя золотых дней, если честно, в городе Креста у меня было не густо. Но они были в детстве, юности, особенно в периоды, когда я влюблялся… На родину матери мы приехали в 1944 году. Тут тоже горы, только много ниже, чем в Киргизии. Вначале мы жили на улице Второй Октябрьской (ныне – Лазо), а затем, когда с фронта вернулся отец, переселились на крутые склоны Крепостной горы. Наша Вторая Подгорная утопала в зелени, как и дом № 28 дореволюционной постройки, принадлежавший, как говорили, какому-то полицаю, ушедшему с немецкими оккупантами. Он стал городской собственностью, «жактовским» на языке того времени, и его разделили на две части и отдали двум фронтовикам. Лучшая часть досталась дяде Мише, который в драмтеатре ведал костюмерной, а похуже – моему отцу. В глубине нашего уютного двора были бассейн для дождевой, мягкой воды, сараи и пристройка к дому, где жила Тамара Коваленко, которую должны помнить читатели города и края по её рассказам о до- и послевоенном Ставрополе... Выше сараев и двора был огород на три семьи, где росли фруктовые деревья и делянки, на которых мы выращивали картофель, лук, морковку, помидоры и всякую зелень. В нашем сарае всегда хрюкал поросенок, мычала дойная корова и ночевала лошадь отца, который работал зоотехником подсобного хозяйства маслозавода. В общем, наша семья была, так сказать, самодостаточна. В город по кривой улице Клары Цеткин мы ходили в немногочисленные тогда магазины только за хлебом, сахаром и солью. Их выдавали по продуктовым карточкам, которые со временем отменили. Очереди в магазины были огромными, люди в них порой стояли сутками… Да, в те годы городом считались постройки на горе, а вокруг были Ташла, Форштадт, Октябрьский район, Осетинская поляна… Мы были полуселяне, полугорожане… короче, маргиналы. А на горе жили важные чиновники, потомки дворян, военных и купцов. Их дети всегда ходили в обуви, а мы, летом, конечно, только босиком. Подгорненские улицы, которые каскадом до самой Ташлы спускаются по южному крутому склону Крепостной (раньше – Комсомольской) горы, уникальны по своей природе. Такие же они остались по сей день. Извилистые, узкие и не очень длинные. Они утопали в море садов, в которых сквозь зелень выглядывали сливы, алыча, яблоки, груши… Благодать, рай на земле! Это была слобода, похожая на аул в горах. Родников и ручьев в ней было немерено. Скажем, через наш двор протекал, как помню, ручеек, который весной и после дождей становился чуть ли не рекой и впадал через километр-другой в Ташлу. На Подгорной жили в собственных домах разные люди: бедные и не очень, разных национальностей – русские, украинцы, греки, армяне, евреи, была даже чеченская семья. И все занимались разными делами: торговали на базарах, шили обувь, работали на стройдворе, на мясокомбинате, на обувной фабрике. Были учителя и врачи. Блеск и нищета нашего подгорненского Вавилона, как и сплоченность разномастных жителей, всегда удивляли меня. Даже мы, дети и подростки, стояли друг за друга горой. У нас были свои авторитеты, которых я, будучи по натуре лидером, со временем подмял под себя, потому что умел драться жестоко и стойко с пришельцами из города или Ташлы. Наверное, у меня одного на Подгорной не было прозвища. Владька, и всё! А другие носили клички – Матрос, Фитиль, Коряга, Чечен или Псих. Был и Художник – брат Тамары Коваленко, весьма одаренный человек. Случались прозвища и у некоторых взрослых. Скажем, отчима Чечена, сапожника по профессии, называли почему-то Быком. Напротив нас жил дед с бородой, торговавший на Верхнем базаре самодельными иголками, рыболовными крючками, по прозвищу Синеглазый – оттого, что носил днем и ночью синие очки. Моего отца иногда называли Жрецом, что тоже было понятно: он, будучи не только зоотехником, но и пиротехником, по праздникам ставил фейерверки в городском парке. Однажды друг моей юности Вадим Белоусов, ставший много позже известным журналистом и писателем, напечатал об отце очерк «Жрец разноцветных огней». И пошло, поехало: «Жрец да Жрец», что немного расстраивало его: «Запомните, я Сергей Михайлович, а не какой-то там… жулик!» Очень колоритной фигурой на Подгорной был мужик лет сорока, здоровый как бугай и невероятно сильный, которого мы называли Вовярой. Он пил только водяру и был обваловщиком на мясокомбинате. Добродушный, как многие силачи, он удивлял всех тем, что легко связывал железные прутья узлом и кулаком разбивал кирпичи. Его многие боялись и уважали даже на Ташле. Мне Вовяра покровительствовал, наверное, за мою безумную храбрость. Я мог один драться с тремя и даже пятью пацанами и… побеждать. Хотя, надо признаться, я не любил драки, но… как без них в то время! Я уже говорил, что у меня не было прозвища. Но за глаза, за спиной мои сверстники иногда называли меня «Недоразвитым писателем», ибо я с раннего детства сочинительствовал. Помню, как однажды Моряк в гневе назвал меня «ты – недоразвитый…» и замолк, глянув в мои глаза. «Кто я?» – тихо перебил я его, и решил бить Моряка смертным боем, но вмешался Вовяра и помирил нас, глубокомысленно сказав: «Пацаны, он это… ну, Владька со временем разовьется!» И как в воду он глядел, угадал моё будущее занятие. Когда через 10—15 лет начали печататься мои произведения в газетах, журналах и отдельными книгами, Вовяра, уже старик, раскидывал свои огромные руки и удивлялся: «Ты, гляди… Владька и правда развился! А я думал, что он будет как это…» – «В каком «это» смысле?» – однажды хмуро спросил я Вовяру. Он ответил одним словом: «Владярой!», что понравилось присутствующему при нашем разговоре Моряку, у которого было имя от папы и мамы – Вовка. Моряк до самой своей смерти упрямо называл меня Владярой, а я его уважительно Владимиром и он каждый раз поправлял меня: – Владимир, Владяра, только один в мире. Это Ленин!

Мне иной раз жаль, что Ставрополь старый постепенно исчезает. Улицы все те же, только иногда меняют их названия, а глинобитные и даже кирпичные перенаселенные домишки дореволюционной постройки сносят, строятся коттеджи и небоскребы. Вырубаются сады, рощицы, почти исчезли булыжные мостовые, заборы из ракушечника, родники, ручейки, скамеечки около приземистых хат и хатенок. Все закатывается в асфальт! Не видно конопатых и босых детей, играющих на улицах в «отмерного», альчиками или в «чижика». Или гоняющих колеса с помощью специально изогнутой толстой проволоки. Где привычные каштаны, тополя, акации? Исчезли многочисленные прудики и просто лужи, где мы купались, но появились фонтаны, цветники из немыслимых ранее цветов и тысячи рычащих, часто похожих на танки, автомобилей. XXI век, цивилизация наступает… Золотой Ставрополь моего детства и юности я вижу только в своих стариковских снах и нынешний цвет его я уже не могу определить. Сплоченность жителей как будто осталась в прошлом. Мы живем в квартирах-клетках, плохо знаем своих соседей. Иногда кажется, что Ставрополь становится городом Желтого дьявола, где правят только деньги… Но я разворчался, пусть меня простят читатели. Ностальгия! Когда я отбрасываю свою грусть по старому Ставрополю, я, конечно, вижу, что новый город становится современным, красивым, удобным для жизни новых поколений. Возможно, они определят его цвет. Над ним далеко не случайно витает Ангел с крестом в руках. Он – хранитель духа Ставрополя, сплоченности его жителей, нашего многонационального братства и противник меркантильности. Счастья и мира вам, жители Золотого Ставрополя!